По словам художницы, связь будущего произведения с «Кавказской Ривьерой» сильно истончилась, и она покинула сочинский проект. Тем не менее Евгения Мальцева продолжила работать над картиной — вскоре, еще в процессе исполнения замысла, картина была зарезервирована для коллекции Марата Ахметшина.
«Русская хтонь» в выставочном пространстве подается зрителю в совокупности с песней «Русское небо» ижевской группы «Удмуртская тоска». По словам Евгении Мальцевой, песня и картина, которые создавались параллельно и практически по соседству, удивительным образом описывают и дополняют друг друга. Песня, вдохновленная колыбельным фольклором и использующая его лекала, по-своему фиксирует убаюкивающее постоянство временного и обрыв бескрайнего в глубине человеческой души. При этом мотивы песни интересно резонируют с контекстом «Русской хтони» — например, с решением, близким по духу к Фрэнсису Бэкону, свести на нет лицо центральной фигуры. Это не только красноречиво описывает обнуляемую личность, которая пытается оторваться от условной земли к не менее условному небу (не исключен также обратный вектор движения), но и фиксирует существенную мысль о том, что само вознесение — это, мягко говоря, болезненный процесс, способный протекать неизвестное количество времени.
Важно обратить внимание и на то, что большая часть выставленных произведений выполнена на дереве. Этот выбор продиктован в первую очередь самим материалом: дерево — сакральный символ, и обращение к нему выглядит логичным, учитывая, например, что еще один поклонник Бэкона Дэвид Линч изрядную долю вещества «Твин Пикса» построил именно вокруг леса и лесопилки.
«После «Духовной брани» я думала, как работать дальше, но не хотела углубляться дальше в иконопись, — вспоминает Евгения Мальцева. — Для меня был важен материал как сущность. Что можно делать с деревом? Обугливать, сверлить, красить, резать — и совмещать все эти приемы. В дедушкиной квартире в Ижевске я случайно нашла деревянную основу под зеркало, — и стало отчетливо понятно, что все ответы передо мной, здесь и сейчас».
Стоит подчеркнуть, что частью восприятия работ Евгении Мальцевой становится их околотактильность. Во многом это ощущение продиктовано обугленностью и выломанными наружу костями деревянного полотна. При этом сами изображения, несмотря на свой размер, обладают юркой способностью нарушать дистанцию до зрителя. Так, например, это касается двух «Черных Мадонн», стареющие простыни на которых могут неуловимо менять облик портретов, стоит только отвернуться. Схожее впечатление оставляет и персонаж «Русской хтони», чей глаз вихрем вкручен в изображение: слишком знакомое уличное нахальство на его лице воспринимается без отрыва от потенциальной легкости преодоления хрупкой текстуры во имя приключений «за гаражами». Это не столько добавляет погружения на глубину человеческой природы, сколько говорит о крайней близости этой чугунной метафизики к самому зрителю. И в этих гипнотических условиях важно не только узнать изображенную тьму, но и признать в ней часть себя. Только тогда в бездне можно будет различить звезды, цвет и оттенки. Ведь, в конце концов, как еще высекать свет, если не из окружающей тьмы.
Андрей Королёв