— У меня есть такая идея фикс: может быть, я сам не до конца понимаю, что такое язык танца, но я ищу его, что бы это ни значило. Я завидую тому, что, например, существует израильский язык танца. Ты, например, видишь оригинального хореографа — в его постановках много нового, но при этом видно, что он представитель израильской школы. Почему-то в этот момент мне становится завидно — они нашли методологию, подход, который помогает раскрыть внутренний потенциал как хореографа, и уже на этой базе удается проявить что-то свое, что-то оригинальное. Или, например, у японцев — влияние буто — ты видишь, что это японская школа. Татарского языка танца, может, не существует — его нужно проявить, осознать. Когда мы учили татарский танец и башкирский танец, мне всегда больше нравился башкирский танец. Это было так трудно внутри себя признавать — почему мое, родное — такое стрёмное, а вот башкирское или кавказское… Когда ты танцуешь башкирский или кавказский танец, ты чувствуешь себя крутым. Когда ты танцуешь татарский танец, ты себя чувствуешь каким-то странным. В этом отрицании татарского танца я жил всю свою сознательную жизнь и как исполнитель, и как хореограф. А теперь я подумал, может, стоит в этом найти свои плюсы. Например, мелкая техника. Башкирский танец — широкий, кавказский танец — широкий, техничный. Может, стоит сделать еще мельче, уйти в микро-танец, в котором можно увеличить скорость, сделать очень быстрые маленькие движения. Может, на этом мелком движении и зиждется татарский концептуальный танец.